ПАКАЗАННІ СЛОНІМСКАГА ПАЎСТАНЦА 1863-ГА ЦЭЗАРЫЯ КАЗІГРОДСКАГА

Цэзары Казігродскі быў губернскім сакратаром і бібліятэкарам грамадскай бібліятэкі ў Слоніме, які напярэдадні паўстання 1863-га года ўдзельнічаў у яго падрыхтоўцы. Удзельнік слонімскага адгалінавання Гродзенскай рэвалюцыйнай арганізацыі, створанай Кастусём Каліноўскім і яго паплечнікамі, сярод якіх сваёй актыўнасцю вылучаліся і жыхары Слонімшчыны. З пачаткам паўстання Цэзары становіцца афіцэрам і дзейнічае ў розных атрадах на тэрыторыі Гродзнескай губерніі. Вясною 1864 года ён быў арыштаваны ў Прусіі і быў перададзены расійскім уладам. Даў падрабязныя паказанні, якія характарызуюць як рост незадаволенасці напярэдадні 1863-га года, так і яе следства - паўстанне.  

1864 г. августа 10. Протокол допроса губернского секретаря Цезария Казигродского в Виленской особой следственной комиссии о демонстрациях в Слонимском у. накануне восстания и своем пребывании в повстанческом отряде

10 августа 1864 г. дворянин Цезарий Казигродский был спрошен в Особой следственной комиссии и к прежним показаниям добавил: после первых демонстраций в Варшаве и в других больших городах, разумеется, это движение должно было сообщиться и сообщалось гор. Слонимe. Но оно сообщалось и выросло вдруг, объявилось сперва трауром да пением по костелам патриотических запрещенных песен, в этом участвовал весь город, тут невозможно указать на лица, около которых могли группироваться другие. Движение было общее и столь сильное, что усилия священников воспретить песням музыкой органов не подействовало, органы должны были замолчать, потому что голоса собравшегося народа были сильнее органов.

Демонстрации этим не ограничились, последовали другие (которые из них были первыми, а которые последними – этого порядка в настоящее время уже не помню). В городе случился пожар, причем сгорело кажется 5 татарских домов, да впоследствии от пожара, случившегося во время ярмарки в м. Зельве, многие мелкие торговцы – евреи и купцы гор. Слонима – понесли потери. Сейчас же после обоих этих случаев возродилась в гор. Слониме мысль сделать в пользу погоревших складку, с той целью, чтобы, кроме поддержки потерявших в пожаре, доказать двум этим сословиям (выгоды) общественного гражданского равенства и братства и сблизить их с обществом дворян. Узнав об этом и давно чувствуя, что меня почему-то чуждаются, я сам обратился, кажется, к Симоновичу, доктору, с желанием,  что хочу быть в этом деятелем. Меня приняли. Симонович, я и две или три женщины, мы обошли весь город, собрали, кажется, около 260 руб. сер. (сбор производился по составленной нами и доктором Мокржицким шнуровой книжке, всеми тремя подписанной) и, пригласив татарского муллу, погорельцев и их соседей, тоже татар, по общему с ними совету и назначению собранные деньги разделили между погорельцами. В сборе же в пользу жидов не участвовал, и кто тем занимался – не знаю. Слышал только, что будто бы вдова помещица Геновефа Пусловская кому-то из потерпевших в пожаре подарила принадлежащий ей дом.

Составилась публичная уездная библиотека¹ с целью отвлечь жителей, а в особенности молодежь, от карт, а привлечь к наукам и более моральному развитию. Главными условиями, привязанными к библиотеке, были следующие: а) все сочинения должны быть по большей части серьезные, а в особенности исторические; б) книги запрещенные исключались, для того чтобы не последовало уничтожение правительством библиотеки, и в) книги должны быть выдаваемы каждому для чтения, кто пожелает, за платеж в пользу библиотеки 30 коп. ежемесячно. Для составления библиотеки в этой цели нашлось более 40, по большей части их уезда, постоянных членов, которые обещались по 12 руб. сер. ежегодно. Меня назначили библиотекарем с обязанностью выписывать от книгопродавцев книги. Членами постоянными были следующие лица: помещики – предводитель дворянства Евстафий Воллович, Эдмунд Корсак, Людовик Рамульдт, Иван Герубович, Ксаверий Гноинский, Константин Пилецкий, Владислав Воллович, Юрий и Евстафий Протасевичи, Владимир Мивгер, Изидор Лукашевич, Владислав, Витольд и Генрих Полубинские, Яголковский, Евстафий Гарбовский, Флорентин Микульский, Петр Орда, Эдуард Рагоза, Франц Вольбек, Люциан и Антон Чечетты, Аполинарий и Эдуард Керсновские, Адольф Незабытовский, Станислав Липский, Валериан и Игнатий Юндзиллы, Ефим Чудовский, да жители города Иосиф Пекарский, Карл Мацкевич, Антон Мокржицкий, Август Тельшевский, Владислав Симонович; прочих не помню. Вот лица, из которых, может быть, впоследствии или даже еще до составления библиотеки могли быть избраны члены организации, но если она и существовала до выхода моего в восстание, то или так от меня тайно (сознаю – не могу назначить тому причины), что я ничего решительно об ней не знал, или была совершенно недеятельной. Было что-то для меня неразгаданное, я чувствовал, что я от всего отстранен, что от меня скрываются, и это было главнейшей причиной тому, что я не выпросился у Лукашевича, чтобы он не брал меня в восстание, это и в настоящее время ставит меня в безвыходное положение, а нахожусь решительно в невозможности указать на членов организации и оказать тем мою искренность. Я хорошо помню раз случай. Однажды у предводителя дворянства кажется осенью 1862 г., после окончания заседания мирового съезда, где было более 30 помещиков, я сидел и приводил в порядок мои заметки для составления журнала по мировому съезду (мне несколько лиц мимоходом проговорили, что заседание кончено, я принужден был уйти). А доктор Симонович раз дал мне это почувствовать откровенно, ссылаюсь на него: «Тебя боятся», - это его слова. Мы с Симоновичем хотя посещали друг друга редко, но были в хороших отношениях, от себя собственно он этого сказать не мог мне (видно), это ему поручено (было) сказать. Он мне в том сознался, и поручено, наверно, впоследствии какого-то совещания; ему это даже с трудом пришлось мне сказать.

Всего того было бы весьма достаточно для каждого, чтобы не только не искать, но даже избегать сборищ организации и не узнавать прочее. И потому не знаю, кто и каким образом назначил членов организации, как равно неизвестны мне и самые члены, если в число их должен был быть кто-нибудь приглашен из города, то по всему мною выше прописанному подозреваю, что, может быть, доктор Симонович, как лицо еще при том довольно энергическое, прочих не знаю. Симонович, если принадлежал к организации, как человек честный, должен в том сознаться, показать всех своих сотоварищей и то, что я к организации вовсе не принадлежал, что состав ее и образ действий были для меня тайной и что ни на одном совете членом организации ни разу не был.

Подготовление к восстанию (утверждаю наверно) делалось отставным штабс-ротмистром Чернявским, а утверждаю потому: а) когда я 22 апреля приехал к Лукашевичу, и он мне объявил, что начинает восстание, я спрашивал, какие у него к тому средства; в то время Лукашевич указал мне 2 уже уложенные брички, наполненные оружием, свинцом и порохом, все это за 2 дня до моего приезда доставил ему Чернявский, когда же он, Чернявский, вслед за мной приехал, то объявил Лукашевичу, что на предполагаемом сего дня пути будет нас ожидать около 100 вооруженных человек из окрестностей м. Молчади, откуда он едет, но мы вечером нашли только, кажется, 13 человек. Обстоятельство это легко можно поверить местным дознанием и посредством спроса тех, которые возвратились из партии и положили оружие, а именно: сколько могу вспомнить, некто Маркушевский, Охотницкий и Флориан Микульский, дворяне или мещане в окрестно- (с.507) стях того местечка, да дворянин Викентий Бобинский, домашний учитель у помещицы Ельской в им. Белокурка; б) Чернявский, не доходя до Миловид, нас оставил и отправился по уезду высылать новых охотников; каждый день являлись к нам 6,7 или 8 человек, почти все вооруженные. Спустя, может быть, 10 дней прибыл в обоз и Чернявский, привез около 20 пудов свинца и довольно пороху, пробыл не более 3 или 4 часов и уехал, обещая прислать людей более, и, правда, через несколько дней после его отъезда сразу прибыло к нам 61 или 62 человека, хорошо вооруженных; люди эти все были из одной окрестности, т.е. из околицы Плавских и окружностей; по первому на них взгляду видно было действие организующей руки и то, что они не собрались поодиночке и нечаянно; в) тот же Чернявский, прибыв, наконец, в обоз накануне Миловидского сражения² привел к нам и Новогрудскую партию под командой Миладовского. Наконец, г) пока Чернявский разъезжал по уезду, до тех пор являлись к нам новые охотники, с дня же, в котором Чернявский прибыл в обоз и остался в партии, решительно не прибыл ни один. Я в уездах Пружанском, Кобринском и Брестском никогда в жизни моей не был, разве только мог быть в Пружанском у., когда мы были уже в обозе Врублевского в Беловежской пуще. Обвинение, что я до восстания разъезжал по этим уездам – это какое-то недоразумение или  ошибка, случавшаяся, наверное, по поводу похожих в произношении на мою фамилию, а именно: Козеровских  и Козерадских, проживающих в уездах Волковысском и Пружанском, я же называюсь Казигродский.

Что же относится сбора денег для восстания, сколько кто должен был уплатить и кем именно собирались деньги – не знаю по той же причине, по которой неизвестна мне организация. С меня денег никто не требовал, быть может, еще и потому, что я обременен семейством и в долгах, не был в состоянии дать подать и никому ни копейки на эту цель не дал.

Под Миловидами (что объяснил уже в прежнем моем показании) я видел приехавшего помещика Эдуарда Керсновского, который желал свидания с Лукашевичем; полагаю, что он же, Керсновский, занимался доставкой одежды и съестных припасов, а дворянин Гудович и жид из корчмы Смольни могли быть его подрядчиками, и вследствие того он, Керсновский, мог быть одним из членов организации.

Оружие да в небольшом количестве порох и свинец весьма многие приносили с собою, что все вместе с тем количеством, которое привез с собою Лукашеви, а которое доставил Чернявский, составляло значительный запас. Кроме того, небольшое количество оружия доставил какой-то дворянин из Новогрудского или Слуцкого у., и хотя все доставляемое в обоз было принимаемо обыкновенно на передовом пикете, расположенном от обоза в 4 верстах и составленном из одних и тех же бессменных рядовых под командой унтер-офицера Шаумана, и о том в обозе никто не знал, но этот случай и доставка известны мне потому: дворянин, сделавший эту доставку, имел в нашей партии племянника, да, кроме, одного знакомого сына своего соседа, оба они были еще весьма молодые люди, в том же году кончившие новогрудскую гимназию. Фамилия одного Довнар, другого – не помню. Сделавший доставку хотел непременно повидаться со своим племянником и с сыном соседа и посредством Шаумана выпросил у Лукашевича, чтобы он сделал исключение и дозволил прибыть в обоз. Я в то время был на ученье; сказанный дворянин встретился в обозе с Лукашевичем, вблизи нас делавших ученье, у него было в руках 2 пистолета, он, подходя к Лукашевичу, сказал: «Я доставил несколько штук оружия, а эти пистолеты, один – моему племяннику, а другой – его товарищу»; тут он назвал обоих, помню только Довнара. Фамилия его мне неизвестна, но в лицо узнал бы. Довнар перешел от нас в новогрудскую партию, она рассеялась, но этот молодой человек, наверное, где-либо арестован и должен указать дворянина, сделавшего доставку.

Из числа 311 человек, составлявших партию, не все были вооружены огнестрельным оружием, 93-м не умевшим стрелять даны были косы, которые делались в обозе двумя плотниками, работавшими постоянно чрез весь май месяц, железо на косы было доставлено тоже помещиком Эдуардом Керсновским. Организация для поддержки восстания ничего не сделала, в доказательство тому довольно упомянуть еще раз на то, что после Миловидского сражения, т.е. когда Чернявский от обоза уже ни разу не отлучался, ни один к нам новый охотник не прибыл.

Что же относится до того, с кем из членов организации начальник партии мог иметь дело во время движения партии (или стоянок) из под Миловид до Царства Польского, то объясняю следующее: в начале июля месяца, когда партия из южной части уезда перешла на северную сторону Брест-Бобруйского шоссе, раз во время отдыха (это было днем пикет дал знать Юндзиллу, что кто-то желает с ним повидаться. Юндзил пошел на пикет, и хотя это было в лесу, но (так) как недалеко от места, в котором отдыхали, я опять увидел помещика Эдуарда Керновского.

Через несколько дней после того партия стояла в лесах, прилегающих к восточной границе уезда, недалеко (от) границы уезда Новогрудского, в расстоянии может быть 12 верст, от им. Альбертин и Гавеновичи; была ночь; по известию из пикета, что кто-то желает с ним повидаться, Юндзилл встал  и ушел, но, возвратясь, не сказывал никому, с кем имел свидание.

2 августа, когда Юндзилл был сменен новым начальником – Коллупайлой Иваном, то с ним, последним, приехал какой-то член, видно, из высшей организации, что из высшей – полагаю потому, что он приказал стать партии под ружье, делал смотр, разругал перед фронтом Юндзилла за то, что избегал сражений, и тут же объявил нам, что с настоящей минуты начальником есть Коллупайло. После того Юндзилл сдавал ему отчетность из сумм, объяснялся в своих действиях. Чиновник этот приказал, наконец, Чернявскому наблюдать за действиями нового начальника и рапортовать об них, кажется, через каждые 10 дней, а мне смотреть, чтобы провизия распределялась рядовым ежедневно и регулярно, и уехал.

Господин этот одет был ксендзом; я заметил, что он, явясь в обоз, подал Чернявскому руку. Спрашивал Чернявского про его фамилию, он мне сказал, но я забыл, если вспомню – не умолчу, наверно.

На другой или третий день после прихода нашего в обоз Врублевского явилось некое лицо, которого (я) мог бы узнать; он ходил по обозу и расспрашивал, кто в чем нуждается; я просил сапогов, и через 2 дня сапоги были мне присланы. Фамилии (я) его не спрашивал и не знаю.

Накануне разделения нашего с Врублевским пришел в обоз помещик Волковысского у. Лодаховский; его 2 брата – Горгониум и Оттон – знакомы мне были давно, они иногда приезжали в Слоним, имени же третьего, того именно, который приехал в обоз, не знаю, известно мне только, что он – родной брат первых.

И, наконец, по приходе нашем в Царство Польское, когда уже мы были задержаны и обезоружены, в эту же деревню приехал кто-то Повятовский. Говорили, что он какой-то чиновник Бельского у., действующий по обеим сторонам границы; он, действительно, давал какие-то распоряжения, но я был так сконфужен арестом, что не обращал на его действия внимания, помню только его фамилию, он Повятовский, приметы его: лет около 24, рост более чем средний, волосы темнорусые.

Подлинное подписал Цезарий Казигродский